1. Ликин. Кратон, я думаю, ты давно подготовился к своему выступлению с тяжким обвинением против пляски и самого искусства плясать, а вдобавок еще и против нас, находящих удовольствие в подобном зрелище и прилагающих большое старание к такому, по твоему мнению, презренному и женскому занятию; поэтому выслушай, насколько ты сбился с прямого пути и насколько неблагоразумны твои обвинения против этого величайшего из житейских благ. Разумеется, ты заслуживаешь прощения в том случае, если, привыкнув с ранней юности к печальному образу жизни, считаешь благом только то, что сурово, и признал данное занятие достойным обвинения по незнанию его.

    2. Кратон. Ликин, друг мой, неужели настоящий мужчина, к тому же не чуждый образования и сколько-нибудь причастный к философии, способен оставить стремление к возвышенному и свое общение с древними мудрецами, а взамен этого может дать очаровывать себя звуками флейты и смотреть на изнеженного человека, величающегося мягкими одеждами и распутными песнями и подражающего влюбленным бабенкам, самым похотливым из всей древности, разным там Фэдрам, Парфенопам и Родопам? Может, говорю я, смотреть на все это под звуки струн, трелей и выбиваемого ногою такта? Разве это не действительно смешно я не приличествует менее всего человеку свободному и подобному тебе? Поэтому, когда я узнал, что ты находишь досуг для подобного зрелища, я не только не обрадовался за тебя, но огорчился, что ты забыл про Платона, Хрисиппа и Аристотеля и сидишь подобно тем, кто щекочет себе уши перышком. Неужели ты не помнишь, что существуют ведь, и притом в бесчисленном количестве, и удовольствия для слуха и зрения, если уж нельзя обойтись без такого времяпровождения? Таков, например, хоровод флейтистов, серьезное пение под звуки кифары, а в особенности величавая трагедия и в высшей степени веселая комедия — все это удостоилось быть содержанием и общественных состязаний.

    3. Поэтому, милейший мой, тебе надлежит долго защищаться пред людьми образованными, если ты не хочешь быть совершенно выделенным и изгнанным из серьезного общества. Впрочем, думаю, еще лучше будет тебе вылечиться от всего этого отрицанием и с самого начала признаться, что ты ни в чем подобном и не прегрешал. А на будущее время остерегайся, чтобы не сделаться незаметно для нас из прежнего мужчины какой-нибудь лидийской флейтисткой или вакханкой; правда, это будет столько же твоя вина, как и наша, если мы не отвлечем тебя, как Одиссея, от лотоса и не вернем к обычным занятиям раньше, чем театральные Сирены незаметно и всецело овладеют тобой. Впрочем, те посягали только на уши, почему плывший мимо них нуждался в воске, а ты, кажется, попал в полное рабство и через глаза.

    4. Ликин. Ах, Кратон, что за кусливую собаку ты выпустил против меня. Но все же свой пример, упоминание о лотофагах и сиренах, ты, как мне кажется, привел весьма неудачно для моего положения. Ведь тем, кто вкушал лотос и слушал Сирен, наградой за эту еду и это слушание была гибель, а на мою долю и удовольствие выпало гораздо более приятное, и конец, сверх того, достался хороший. Я отнюдь не попадаю в положение человека, забывающего свои домашние дела, и не дохожу до какого либо непризнавания самого себя; но, скажу прямо и без всякого колебания, я возвращаюсь из театра гораздо более благоразумным и предусмотрительным в делах житейских. Мало того, вот когда уместно привести гомеровский стих, что видевший это зрелище, «плывет, насладившись и большее сведав».

    Кратон. Клянусь Геркулесом, Ликин, я не понимаю, что с тобою раз ты не только не стыдишься этого, но даже как будто гордишься? Ведь самое ужасное тут то, что ты не подаешь нам никакой надежды на исцеление, если дерзаешь даже хвалить столь позорные и презренные деяния.

    5. Ликин. Скажи мне, Кратон, на основании чего ты порицаешь пляску и происходящее в театре? — видел ли ты это сам или ты совершенно непричастен к зрелищу и, несмотря на это, считаешь его, как говоришь, позорным и презренным? Ведь если ты видел это, то и ты стал на одну доску с нами; если же нет, то смотри, как бы твое порицание не показалось безрассудным и дерзким, раз ты обвиняешь то, чего не знаешь.

    Кратон. Только того еще и не хватало, чтобы я с своей длинной бородой и седыми волосами уселся посредине между бабенок и зрителей, подобных сумасшедшим, да еще хлопал и кричал самые непристойные похвалы какому-нибудь негоднику, ломающемуся без всякой нужды.

    Ликин. Такой тон тебе можно извинить, Кратон. Но допустим, что ты меня послушаешься, только ради опыта отправишься на зрелища и там не будешь сидеть с закрытыми глазами, и вот я уверен, что ты не преминешь с тех пор занимать ранее других удобное место на представлении, откуда можешь и увидеть, и услышать все в точности.

    Кратон. Провалиться мне, если я решусь когда-нибудь на что-либо подобное, пока у меня будут волосатые голени и не выщипанный подбородок. А вот тебя то, совершенно охваченного у нас вакхическим неистовством, мне уже даже и жаль.

    6. Ликин. Так не хочешь ли, товарищ, прекратить эти проклятия и выслушать мою речь о пляске и о том, что в ней есть прекрасного? Я постараюсь объяснить тебе, что она доставляет зрителям не только наслаждение, но и пользу, укажу, в какой мере она воспитывает, обучает и уравновешивает душу смотрящих на нее, изощряет их вкус прекраснейшими зрелищами, заполняет их слух дивной гармонией и обнаруживает некую общую красоту души и тела. А если пляска осуществляет все это с музыкой и ритмом, то за это, пожалуй, она не заслуживает порицания, а скорее похвалы.

    Кратон. У меня, конечно, нет достаточного досуга, чтобы слушать безумца, восхваляющего свою болезнь; но если ты хочешь пылить мне какой-нибудь свой вздор, то я готов оказать тебе эту дружескую услугу и предоставить свои уши; пожалуй, смогу даже без воску выслушать эти пустяки. Так вот я буду теперь молчать перед тобой, а ты говори, сколько хочешь, как будто тебя никто не слушает.