Это был мой первый год работы в классическом балете, точнее, самый конец года. И конечно, если бы я знала, кто к нам едет, то всенепременно сбежала бы, как и другие благоразумные концертмейстеры, но я была в девственном неведении, поэтому легко попалась, мало того, ещё б и разобиделась, если бы пригласили не меня, потому как к тому времени уже играла всем заезжим гостям (желающих на них обычно мало, а мне нравилось - я у них училась… И вряд ли бы из меня вышел сильный профессионал, если бы их не было. На первых порах голова рассыпалась от того, что всё, что казалось неизменным, оказывается, совершенно у всех разное, бывало и с точностью до наоборот, а через какое-то время, из огромного количества частностей картинка опять собралась и стала целой, и пришло понимание совершенно другого качества и уровня. К тому же, когда играешь гостю – не надо готовиться, подбирать новую музыку – играй себе лучшее и всё – ему ещё ничего не надоело. Опять же спрос невелик – экспромт. Адреналин опять же. То есть, куда не кинь – всё хорошо).
Но всё тогда началось странно: моя вызвала меня в кабинет, усадила, и сказала, что к нам приезжает … (тут она, наверняка внятно проговорила кто и откуда, но я не расслышала), и им нужно два дня поиграть. Я, как девочка с бантиком из мультика «Фильм, фильм, фильм», кивнула и радостно рванула уходить. Шефиня озадаченно остановила и ещё раз что-то повторила. Я не поняла (вообще английский слабо понимала), но на всякий случай опять кивнула. Тогда она понизила голос и сказала, что очень бы хотела, чтобы я сыграла. Я оторопела – так вроде ж, уже согласилась?.. Странно как-то…Мой Ангел-Хранитель (в миру – Интуиция) тоненько зазвенел над ухом в серебряный колокольчик: «- Тинь-тинь-тинь, что-то не так, - береги себя…» Безрезультатно. А шефиня не унимается: «- Некому играть..», - и смотрит как на тяжело больную… Киваю. (Ангел звенит настойчивее). А она, видимо, приготовив ворох приманок, опешила от неожиданного поворота дел, но на ходу тоже перемениться не может: «- И, - немного неуверенно, – в понедельник можешь не приходить, отдыхай…» Медленно киваю. (Звенит уже в обоих ушах). Она: «- Мы заплатим за урок...» – и называет сумму, в три раза превышающую обычную (а я бы и даром играла охотно). Тут уж Ангел-Хранитель берёт чугунную сковороду, да как - хрясь! – меня по башке, мол, береги себя!!! Но и без этого уже понятно, что происходит что-то не то, но начинать капризничать на этом этапе, согласитесь, было бы уже ненормально.
Выйдя из кабинета, я тут же забыла про все опасения (а толку-то? всё равно ничего не исправишь) и радостно побежала раззванивать мужу, за какие сумасшедшие деньги меня покупают. Он впал в задумчивость и говорит: «– Ты, смотри, подготовься…» Здрасьте! А чего готовиться-то? К чему?! Если бы хоть раз этому педагогу играла, тогда понятно, а так? Что я, за две ночи репертуар новый выучу или качественнее заиграю?
Но накануне всё-таки струсила и решила подготовиться: ноты рассортировала и голову помыла.
Ну вот, как сразу пошло – не так, так и пошло: проспала. Не то, чтобы совсем, но пришла не заранее, чтобы попривыкнуть, разглядеть всех, а влетела за три минуты до начала. Номинально, конечно, не опоздала, но всё-таки, не по-людски. Времени на посмотреть не было, но с удивлением отметила, что народу многовато, а главное – в публике обычно на таких уроках сидит себе несколько человек на полу и всё, а тут – несколько плотных рядов на полу и ряды стульев, на которых весь местный танцевальный бомонд – преподаватели, владельцы частных студий, стареющие танцоры и ещё вообще не знаю кто. Чинно сидят, ждут. Ну всё – сердце заныло – чего это они здесь? Мандраж начался. И вдобавок глаз выхватывает, что в зале, по всей площади которого выставлены дополнительные станки (обычно на такие уроки слетается много ненашего народу) какое-то неестественно большое количество красивых парней. Ну один такой ещё куда ни шло. Ну два? Но три рядом и как будто так и надо?! Аполлоново-нарциссового типа, одним словом – принцы. В природе такие рядом не живут…(Наверное, из местных театров, подумала я как-то неуверенно).
А по залу элегантно дефилировал и вовсе невообразимый красавец (как выяснилось, - зам), весь такой невозможный, тоже из принцев, но постарше. Представьте теперь балетного, который прекрасно знает, что он красавец писаный, бродвейская знаменитость, а на полу толпа не сводящих с него глаз девиц, которых он «не замечает». Вы представляете, КАК он может ходить?! Вот ТАК он и ходил! Действие оказывало - паралитическое. (Потом нашла статью об одном спектакле, в котором он танцует, о всей его роли пара слов – «самый элегантный мужчина на сцене; интересен после первых же двух шагов». Вот-вот, не знаю, как он прыгает, но в эти два шага верю сразу и во веки веков).
И, кстати, к вопросу о мужской красоте: как только в зале появился Сам (совершенно обычный, сильно седой), то про зама не то чтобы забылось, а он просто моментально перестал существовать, как и не было никогда.
Если где-то появляется сильная личность, то сразу создаётся впечатление, что этот человек занимает «много места». Когда в аудиторию вошёл Д.М., он заполнил собой всё пространство, стало тесно. Его трудно описать словами, потому как харизма такая вещь, которая воздействует непосредственно и плохо поддаётся описанию. Попробую хотя бы внешне:
высоченный, здоровенный, просто подстрижен. Строгий и неулыбчивый, хватка железная. Если бы я наверняка не знала, что он связан с балетом, то скорее, подумала бы, что он военный, причём не штабной - немногословный, несуетливый, не ориентированный на публику, в абсолюте подтверждающий формулу «Орёл парит молча». В его присутствии, казалось, даже дышать полагалось в строго отведённые для этого моменты.
Поздоровался на хорошем русском, что-то спросил, я и ответила радостно, да видно, в трафарет не вписалась – запротестовал, мол, знает только несколько фраз, но шаг вправо, шаг влево – ни-ни.
- Откуда тогда такое хорошее произношение?
- Я уже столько лет в Большом Балете, а там куда ж без русских?
Приятственно. Позволила себе не возразить.
Чтобы заодно завершить «русскую» тему, скажу, что все батманы, прыжки, вертушки, у него были абсолютно «наши», никаких американо-баланчинских дел. Всё очень по-родному, поэтому появилось комфортное ощущение, что мыслим на одном языке. Но это я уже вперёд забежала, поэтому приходится возвращаться.
Прежде, чем приступить к описанию урока, нужно сделать небольшое пояснение, иначе будет непонятно, что меня смутило. Дело в том, что пианист я – обычный, держусь на том, что уши есть, и могу сыграть сходу по слуху всё что угодно, причём в той же тональности, что мне запоёте (ну, кроме многобемольных, - сказывается скрипичное прошлое, этих изысков не люблю, жить стараюсь проще, я девушка сольмажорная). А если всерьёз, то богом дано качество, которое прикрывает и восполняет пианистическую несовершенность, у музыкантов это называется «чувство ансамбля», в данном же случае не знаю как и назвать – я «слышу движение», то есть, педагог показывает, а я моментально озвучиваю любую его прихоть и дурь. И как бы я не играла, педагог всегда доволен, ибо под меня ему удобно и легко.
Поэтому, когда Он начал урок словами: «- Плие, пожалуйста», я немного смешалась: как? Какое? Какой характер? Обычно, по первым движениям просчитываешь педагога, его эмоциональный посыл – романтический или энергичный, харАктерный или сильфидный, так и музыку выбираешь под темперамент, и под конец урока у педагога-гостя (свои привыкли) всегда прекрасное настроение - он получил то, что хотел. А тут: «- Плие, пожалуйста» (как язык показал) – из-под меня выбивают стул, на котором сижу, и оставляют быть пианисткой в чистом виде. Страшно.
- Какое? – задала свой последний вопрос за день.
- Любое. Ваше любимое.
Нехорошее начало. Осторожно даю вступление. Разумеется, буду импровизировать (не ноты же искать) – посмотрим, что за гусь. Играю, глаз не свожу – как начнёт, куда двигаться? Стоит как вкопанный, как не здесь, чего в голове – непонятно. Вообще молчит! Уже первая доля (!) – рукой показал вниз, мол, пошли на плие. Ну пошли (класс мягко опустился на приседание). Ладно, решаю про себя, будем ориентироваться на два деми и гранд, дальше-то он не будет молчать? И тут началось чудо…
Не стану описывать постепенно, а вывалю сразу – Он обладал совершенным музыкальным чутьём. Не только безошибочно чувствовал музыку, он её предчувствовал! Бывают педагоги, обладающие тонкой музыкальностью, которым физически некомфортно, когда музыка не соответствует движению. Тогда они просят вперёд послушать, что Вы намерены им наваять, а потом уже строят свою комбинацию. Либо запрашивают конкретный фрагмент. Этому же и времени не надо – он предчувствовал музыкальную линию за секунды.
Поначалу ощущение было довольно странное, никогда не была в подобной ситуации: что делать? Давалось ли это время на ориентацию и мне нужно было как можно быстрее въехать в происходящее и заняться прямыми обязанностями, или подразумевалось, что мне так и полагается безвольно тащиться до конца урока? А Он и руки не поднимет – сухо отпускает команды. Идти вперёд приходится самой, от балды: мол, а почему бы не попордебрить здесь? Реагирует мгновенно - даёт пор де бра. Непривычно - это кто тут кого на верёвочке выгуливает?!
Но кончилось такое относительно спокойное житьё довольно быстро: во-первых, понял, что за меня можно не беспокоиться, и стал показывать то, что ему надо, либо говорить, но уже не после меня, а чуть вперёд – я успевала; а во-вторых, начиная, пожалуй, с жете, свет для меня померк и боле уже не включался: пошли такие темпы и размеры, каких у нас сроду не бывало, поэтому поле моей деятельности сузилось до клавиатуры и педагога, что творилось у станка – понятия не имею. Буквально в начале, когда ещё мир не стал с овчинку, глянула на сидящих педагогов – вид у всех застывше-ошалелый. (- А они-то чего оцепенели?! – буркнула про себя недовольно, - на стульях же сидят, не у станка! И не на моём месте, что ещё хуже).
Время на открыть ноты не давал - они так и не пригодились. К тому же его комбинации были короче и, соответственно, их было больше, вдобавок, было много терминов, которых я никогда не слышала. Ну ладно бы показывал – мне тогда сам чёрт не брат – неважно как это все называется, но ведь стоит, как Дзержинский на площади! Играю, руки дрожат, перед каждым номером уговариваю себя набраться храбрости и попросить секунду на открыть ноты или на подумать – не посмеет же отказать? Здесь всегда ждут. Но жёсткий ауфтакт – и неудобно. К тому же столько народу сидит, ладно, думаю, пока рогами в стену совсем не упрусь, буду держаться.
Не помню, на чём точно это началось, кажется, на жете (он вообще в привычный ход урока постоянно вставлял дополнительные комбинации), но началось это не так зловеще, как оказалось потом. Объявил: «- Полонез!» и тут же резкий взмах руки - темп и ауфтакт. Надо заметить, полонез в своей жизни я играла один, сразу после института (а то и во время) – из «Евгения Онегина», и больше никто отродясь ничего подобного не запрашивал. А тут вдруг понадобился, да в каком-то бешеном темпе. С ужасом понеслась, причём вопрос о поимпровизировать не стоял – не до жиру. Закончили – перевела дух и, не успев порадоваться на тему – «надо же, помню», слышу: «- Полонез, пожалуйста». Ещё один?! С испугу вспомнила полонез «Варшавский», причём, опыта игры полонеза на станке у меня нет, сижу и по ходу игры лихорадочно прикидываю: «- В вальсе «считается» только сильная доля, он же явно считает каждую. Вопрос – как играть вступление? Как в вальсе – четыре такта (но больно длинно), или два – тогда получится шесть долей, это нормально? Играю хитро: типа два такта, но если увижу, что никто не шевелится – развернусь ещё на два. Упс – после второго вступили - понятно, будем знать. Потом вообще начинается тяжкий бред: играю и по ходу мучительно высчитываю: если фраза рассчитана на четыре, а у меня – по шесть, то, сыграв три такта, у меня останется одна лишняя доля? Но после ещё три – три лишних, это будет, это будет, нет, сосредоточиться не могу, пытаюсь просчитать, нет, не соображу, ладно, пойду с конца – шестьдесят четыре такта делить на три, это будет, это будет двадцать один и остаток два, нет – один, чёрт, два – лучше, но впрочем, тоже плохо, и что вообще с этим результатом делать?! А сколько уже сыграно – не знаю, совсем запуталась, нет, пойду с начала, опа! – перевернулись на левую ногу, значит – половину отыграли, так значит, можно заново, но крыша едет, поэтому бросаю вычисления - ладно, сам остановит где надо, с меня хватит.
На удивление всё закончилось как-то логично. «- Наверное, - подумала, - когда тактов много, то остаток в конце выливается в полноценную фразу и всё сходится?»
Когда «сошлось» и последующие несколько раз, дошло – Он уже давно всё просчитал.
Урок идёт своим чередом. Почти нет три и шесть, сплошные два да четыре в бешеных темпах, о любимых вальсах мечтать не приходится, всё быстро и пульсирующе. Вдруг: «- Полонез, пожалуйста!» Как – опять?! Я уже все что знала - поиграла. Но жёсткий ауфтакт – и думать некогда, надо вступать. Импровизирую, а внутри страшно ругаюсь: «- Это что ж такое себе позволяет? Да виданное ли дело? Да у нас отродясь полонезов не бывало. И время даже не даёт, ноты открыть! Я, между прочим, могу начать капризничать и отстаивать права концертмейстера и человека на открывание нот, как минимум! Хотя нот, впрочем, никаких нет. Даже дома нет. Но это дела не меняет! Играю и ворчу, сама себя уговариваю остановиться и время попросить, или возразить хоть на что-нибудь! А неудобно – столько зрителей, надо честь конторы отстаивать, типа нам тут это нипочём, даже бровью не веду (что ж мы, полонезов не видали, что ли?), а внутри – колотит, конечно - кто поймёт, что я тут полонезы в мазурочном темпе по тональному кругу гоняю? Запомнят только, если собьюсь или встану насмерть. А он тоже – хорош! Привык, видать, у себя к профессионалам высокого класса, думает, других-то и не бывает? В общем, внутренняя жизнь у меня была очень напряженная и насыщенная.
На четвёртом полонезе уже перестала на него обижаться, шпарила обреченно, переживая только за тональности – их же менять надо! После шестого перестала их считать – а смысл? Стала тогда переживать, что мотивчик похож: что бы ещё поиграть, что поиграть? Они ж у меня на одно лицо. Так, быстро-быстро, надо вспомнить какой-нибудь польский фильм, схватить оттуда мелодию и всунуть в полонезные тиски... И память услужливо вытаскивает откуда-то из закромов – «Четыре танкиста и собака» (тьфу! время пошло).
Его мазурки воспринимала уже как подарок судьбы: там хоть в левой без проблем.
Первая секундная пауза образовалась перед растяжкой, когда он махнул им рукой, мол, валяйте, а ему кто-то задал вопрос. Я тут же метнулась к папке, выхватила ноты и поставила на пюпитр Баха. Я стараюсь не импровизировать на растяжке, потому что как ни крути, а у каждого концертмейстера свой стиль и он набивает оскомину, а растяжка – это всё-таки отдых, и не только телу – голова тоже должна переключиться. Поэтому я «чищу» уши чем-нибудь кардинально иным, по возможности, нетанцевальным. Мой стиль, скорее, русско-романсовый, поэтому решила – никакой лирики – пойдём Бахом! Руки приготовила, настроилась на «вечное», понятно, можно уже начать играть, но что ж я, враг себе? Нет уж, так посижу, типа жду команды. А Он оторвался от студентки, картинно разворачивается ко мне, мягкий взмах руки и ласковое: «- Пожалуйста, что-нибудь очень русское…» Я зажмуриваюсь и начинаю Баха… (Нет, мои нервы это не выдержат!)
Ещё из урока.
Улыбнулся один раз, когда заиграла Мексиканский танец. Как юноша расцвёл - глаза цвета неба - говорит: «- Мой педагог всегда это просил на такие прыжки» (о, и мне идеально легло, потому и заиграла).
А танцоров похвалил и вовсе один раз, что немыслимо для американской школы: «- Good boys» – своим мальчикам на прыжках. Девочек как и не замечал вовсе.
Середину помню плохо – всё в тумане. Внутренние монологи затихли, печёнка была отбита, болевой порог зашкален. Одна мысль только и осталась – ну ещё немножко, главное – не сойти с дистанции.
Смотрю на часы – урра-а! Большие Прыжки не успели! Урра! Я продержалась! Время вышло! Уррра!!! Гордо распрямляюсь – жизнь, всё-таки, хороша! А он спокойненько так (и плевал на время) объявляет Гранд Аллегро. У-у, нечестно! Хоть реви с досады. Пока он им говорил, образовалось время – могу открыть ноты. Достала и думаю, что сыграть. А облажаться в конце, когда все прошло гладко, обидней всего. Ну уж нет, думаю, никаких сложностей и изысков – поимпровизирую что-нибудь простое, и в домажорстве всенепременно, и чтоб могла в любом темпе и в любом состоянии, никакого риска. Тьфу-тьфу-тьфу – начали! Но что это?… Ну и темп дал?… Ме-едленно! Под такой темп не Гранд Жете прыгать, а на турнике висеть (кто подтягиваться не может). Играю вступление, но смотрю на него во все глаза – наверное, поправит? Но нет – заметил мой немой вопрос – кивнул, мол, всё нормально. Ну ладно, нормально, так нормально, жаль, что это заиграла, с таким темпом я могла бы и на чём-нибудь сложном повыпендриваться, эх, ноты не открыла! Маленько поиграла, успокоилась и решила на них-таки посмотреть, под ногу поиграть, если позволит. Разворачиваюсь, и как раз мальчики клином летели, причём не от меня, а диагональ на меня. Они прыгнули, я подзамерла, чтобы поймать их… и остолбенела: они зависали. Высоко и красиво. Как в кино. Господи, а это кто же к нам приехал-то?! Я наконец поняла, почему публика в шоке – зрелище-то нереальное! Так люди не прыгают. Да тут, оказывается, уже полтора часа такое! А я ни сном, ни духом, я не хочу играть - я хочу смотреть! Ничего подобного никогда не видела. И ко всем моим несчастьям прибавилось ещё одно – стало дрожать правое колено (уже от увиденного). С ужасом думаю – наверное, им надо под ногу играть? А может, Он не разрешает? Не знаю. Многие не разрешают, мол, пусть вписываются. А, ладно! Ну шикнет, так шикнет, и – раз, поймала, два – поймала, и тут Он поворачивается на мой взгляд и кивает - руки развязаны! И нет ничего лучше, когда знаешь, что на правильном пути, всё становится легко и в кайф. И они поняли, что всё можно, и появился кураж – великая вещь. Что они творили! Зал взрывался аплодисментами. Больше всего мне хотелось всё бросить – и смотреть.
Когда урок закончился, я даже не слышала толком – увидела – повернулись ко мне, аплодируют. Встала, оперлась на инструмент (типа сама стою) и перешла в режим автопилота. Все чужаки благодарили на хорошем русском (дошло не сразу). Когда они откланялись, постояла немного и тихонечко двинулась по стеночке на выход.
По пути пошла к своей босярше – пожаловаться на жисть, поскулить в плечо, чтобы по голове погладили, и спросить – кто это и откуда? А она - в шоковом состоянии, глаза круглые, говорит, что еле выжила. Так… жаловаться, оказывается, некому – живых нет, тут не до меня, ладно, поплетусь домой, в любом случае перспектива на сегодняшнюю ночь ясна – буду долбить полонезы…
Продираясь к выходу, раскланивалась со всеми, и из толпы запомнился владелец одной студии, который что-то говорил про не поиграю ли ему открытые уроки в январе, но я мало что соображала и только кивала и твердила: «- Спасибо, и Вам также». Он, не прекращая говорить в пустоту, сунул мне в руку свою визитку, с которой я так и проходила, зажав в кулаке, как октябрёнок мороженое, пока наконец, не зашла в туалет, положила её на раковину, да там и забыла, и когда дома вспомнила, то тихо порадовалась, что тот мужик – не дама, а то (какой кошмар!), зашёл бы он в дамский туалет и увидел бы на раковине свою намокшую визитку, наразобиделся бы!.. Дамы, они, знаете, обидчивые.
Дома залезла в интернет смотреть – кто это к нам приехал? И тут, конечно, обомлела – «главный театр страны», юношеский состав (16-20 лет), в здравом уме никогда бы не решилась им играть… Вечерком позвонила своей, и мы поохали с ней вместе про урок, про восторг, про полонезы, про страшно играть, а на ночь я засела за инструмент… (если у человека существует количество положенных ему на жизнь полонезов, то, похоже, все их судьба вывалила мне в одни сутки. Этакий «полонезовый стресс». С извращеньицем-с, судьба-то…)
Утром захожу в зал. Он подходит быстрым шагом и с ходу в лоб:
- Доброе утро! Мне сказали, что Вы меня боитесь? Простите, я не хотел. (ох… с великими трудно – они позволяют себе называть вещи своими именами).
- Нет, не боюсь. Просто всё непривычно. У нас не так. И темпы другие, и прыжки...
- О, а я думал, Вы русская – Вам всё равно, извините. (Ну вот! час от часу не легче – знала бы – стояла бы насмерть, как пуговица, а тут сама же и пожаловалась, обидно…)
- А я не заметил, что у Вас проблемы.
- Так и не было никаких проблем, просто непривычно... Скажите, Вы – поляк?
- Нет.
- Родители из Польши?
- Нет.
- А тогда откуда такая любовь к полонезам??!
- А Вы не любите полонезы?
- Теперь нет.
- Хорошо, полонезов больше не будет. (Ну здрасьте – я целую ночь над ними сидела!)
- Да нет, пожалуйста, мне все равно, просто вчера было неожиданно.
- Полонезы – это же очень удобно, вот смотрите… (И начинает подробно, серьёзно и очень грамотно разъяснять и раскладывать ритм полонезов на батманы. Ладонями, как водится, ноги показывает, акценты подчеркивает, поёт. Я остолбенела, в ушах вата. Перешёл на мазурку – она тоже хороша. Киваю – и мазурка хороша, а мысль в голове ушла совсем в другую сторону: неужели гей? Не может быть!)
Этот урок прошел спокойно – когда знаешь, чего ожидать, не так страшно, да и темпы Он ссадил, причём, конечно, не из-за меня: наверняка моя когда с ним говорила, и про девиц сказала, они-то уж точно полуживые стояли. Я потом одну студентку спросила – ну как? Она ответила: «- Страшно. Я старалась ни на кого не смотреть и держаться».
Только один раз, на Гранд Батман у станка Он объявил: «- Полонез!» - и тут же, с поклоном в мою сторону: «- С Вашего позволения».
С кодой повезло: когда показывал - пел донкихотовскую, стало быть её и получил. И когда они крутили свои бесконечные вертушки на диагонали, – пришла мысль, что это роскошно ложится на «В пещере горного короля»: там по сути одно и то же, но у танцоров энергетика накаляется, и у зрителя восторг растёт - получается эффект увеличивающейся спирали (или растущего снежного кома), и у Грига тот же эффект при кажущемся повторении одного и того же. Но с ходу лепить Грига не рискнула, да и в левой там ужас что творится – не по зубам.
Что ещё хочется добавить о педагоге: кроме блистательной музыкальности Он обладал ещё одним поразительным качеством – чувством партнёра (а, может, это две грани одного и того же?). Не знаю, каков он был на сцене, но, наверное, с ним было очень удобно танцевать. Я работала с ним всего два урока, но каждый раз, когда у меня возникали сомнения или вопрос, он поворачивался в мою сторону. Иногда, предвосхищая вопрос, бросал коротко пару слов – сразу становилось ясно. Или кивал. По-разному, но всегда точно. Может это, конечно, громадный опыт работы с разными концертмейстерами, и он уже просто знает где обычно возникают сомнения, и как их коротко разрешить, но разве многие это умеют? Разве они не забывают помочь? Иной раз такой бред несут, накаляясь оттого, что недоумение в вашем взгляде только растёт. Что же касается моих напрягов, так они были связаны только с техническими проблемами: три полонеза подряд для меня ужас, и темпы запредельные, ну не привыкла я.
Билеты на их выступление заранее не купила – ушами прохлопала, звонила шефине, мол, хочу страшно, SOS! Она удивилась, как это я прозевала - билеты давно раскуплены, но спросила – сколько штук? (я не наглая, сказала – два). На вопрос сколько я ей должна, она ответила: «- Ох, нисколько! У меня стойкое ощущение, что мы тебе мало заплатили за эти уроки». Волшебные слова! Учитывая, конечно, то, что они исходят из уст работодателя.
Выступление было потрясающим. Давали несколько разножанровых фрагментов. Начали, конечно с классики – просто здорово! Ни придраться, ни поворчать, ни поскучать. Как во сне – картинка идеального. Современные фрагменты тоже держали на восторженном пределе, не опуская накал ни на секунду, ужасно интересно. Как после поднятия занавеса последний раз вдохнул – так в конце только и выдохнул: как, всё?
Одно из открытий американского балета для меня был мужской танец. Раньше я воспринимала мужское соло как заполнение паузы, пока балерина отдыхает. Нет, они все-таки бывали хороши, но свет и суть балета – в Ней. А тут – всё наоборот, и это так же захватывающе! «Па де катр» – это для четырёх мужчин, просто красота и совершенство в чистом виде. И как концертмейстер я была совершенно довольна: они, в отличие от многих, танцевали настолько в музыку, что, казалось, рождают музыку своим движением. От такого я давно отвыкла.
Они поехали дальше.
Нового дня отыграла своим первый класс – легко и просто, играючи, всё привычно и предсказуемо. И когда урок закончился, села в машину, да как разревелась! Всё показалось безнадеждно пресным, а небо – непроходимо-осенним. Как будто в спокойную и устоявшуюся провинциальную жизнь на мгновенье ворвалась яркая заморская птица, опалила своим крылом и исчезла за горизонтом. И надо как-то приходить в себя и собирать разлетевшиеся кусочки и опять вписываться в размеренное бытие. «- Спокойно, - уговаривала себя, - спокойно, это просто отходняк. Просто надо банально заниматься, как любой живой музыкант, чтобы не грохаться в обморок от малейшего перенапряжения. А то расслабилась, обросла довольным жиром и вшами лени и думаю, что всё хорошо. А где-то совсем иная жизнь! Ведь в принципе, работа с такими людьми – это творчество другого качества, совсем иные миры».
И я ревела ещё пуще по вещам, которые загоняешь подальше и не хочешь признавать - по потерянным рукам, по нереализованным способностям, по Москве, да по всему, что смогла зацепить по пути, по тому и поревела, как это обычно бывает, когда женщина, разбив чашку, вдруг разрыдается над всей своей жизнью, сразу над всем, что случилось, а ещё горше над тем, что так и не случилось.
«- Спокойно, - уговаривала себя, - спокойно, это просто отходняк, просто отходняк. Я буду заниматься, я выучу новый репертуар к их следующему приезду, выучу этого дурацкого горного короля, я же могу, я же могла… Всё хорошо, всё хорошо, всё будет хорошо...»
И всё стало хорошо: в следующем году я была опять расслаблена, благодушна и совершенно не готова…
