Это было сногсшибательное мероприятие, которое давала местная балетная школа — аукцион в пользу заведения. Пригласили всех действительных и потенциальных спонсоров, родителей и состоятельных людей города. Готовились серьёзно. Силами школы и привлечённых родственников: ужин, программа, джазовое трио, лоты — произведения искусства, так сказать, все очень старались, денег вбухали немеряно. Меня ангажировали играть два номера из Дон Кихота.
Приехала, поздоровалась, послонялась. Вечер в разгаре.
Сцены нет – один огромный зал, в торце освобождено место для выступлений, играет бэнд: саксофон, гитара и ударник. Пойду, думаю, погляжу на свой инструмент, примерюсь. Неделю до этого о нём шли долгие переговоры – арендовывали синтезатор. Конферансье (он же организатор, он же чей-то папа, в быту завкафедры какой-то древнющей литературы) – живописный мужчина лет пятидесяти пяти, в костюме и длинном шелковом шарфе от колена до колена. Поговорили, показал лежащий на полу синтезатор. Я начала расстраиваться: клавиши не натурального размера, чуть-чуть меньше: если играть на автомате, то рука берёт привычный аккорд, а он не там... Конферансье поизвинялся, ну какой с него теперь спрос? Ладно. Cказал, что сейчас что-то там подсчитывают, а потом, под фанфары и будет наш номер (десятка два девочек танцуют Адажио и Гранд Аллегро, типа фрагмент урока).
Походила, походила, стали устанавливать синтезатор. Подставка плохая, неустойчивая, буквой Х, на уровне чуть выше моего колена. Это ладно, поднимут (блажен кто верует!). Принесли стул, помацали по клавише и вроде всё, начали уходить. Как? Подхожу:
- Простите, а педаль есть?
Конферансье долгим страдающим взглядом посмотрел на меня.
- Есть. Но я её дома забыл.
- Как?!
- К сожалению.
- Ох, но это единственное, что я просила – размер клавиш и педаль! Клавиши - маленькие, ладно, но педаль?!
- Пожалуйста, умоляю, без педали тоже хорошо!
Рядом слонялся с бокалом мужчина из совета директоров, от скуки заинтересовавшись нашим диалогом, подошёл:
- У вас проблемы?
Одновременно:
- Да! - Нет!
- Это ужасно: педали – нет, клавиши: маленькие!
- Нет, не маленькие!
- Нет, маленькие!
- Нет, не маленькие!
Прибилось ещё человек пять, обрадовавшись, что есть чем заняться. Все когда-то на чём-то играли, и началась развлекательная дискуссия на тему маленькие-немаленькие. Я побежала искать директрису, жаловаться: клавиши маленькие, педали нет, как играть? Она стала всплескивать руками:
- Что, совсем нельзя играть?
- Играть можно (помятуя Григоровича) – слушать нельзя. А главное – как танцевать под это? Это ж детский инструмент, ещё неизвестно, какая у него громкость на такой громадный зал.
- Он не детский, - подскочил конферансье, это Ямаха, профессиональная модель, как просили. Пойдёмте, прошу Вас, всё будет хорошо.
Все вокруг начали уговаривать, что без педали – хорошо, а размер клавиш, может и плохо, но расположение-то такое же, а это главное, и зря я расстраиваюсь…
Возвращаюсь к спорщикам. Увидев меня, они поспешили оповестить:
- Мы решили, что клавиши нормальные.
- Я рада.
Страдальчески оглядываю синтезатор. Мужчина из совета директоров с радостной готовностью:
- Что теперь не так?
- О, господи! А где подставка для нот?!
Конферансье умоляюще:
- Вы не запрашивали подставку для нот!
- Но я не думала, что её нет, она мне нужна!
Мужчина из совета: - Зачем?
- А как в ноты смотреть?!
- Играйте наизусть.
- Я не знаю!! Мне нужна подставка!
- Ну, Вы придира!
- Нет, не придира, я на всё уже согласна, но как я буду смотреть в ноты?!
- Я могу держать ноты.
Прекращаю заламывать руки и впериваюсь в него. Он молча кивает.
- Давайте сюда Ваши ноты.
Даю распечатанные листочки.
- Где держать?
Показываю пальцем. С достоинством обходит синтезатор и встаёт в указанном месте. Зрелище не для слабонервных.
- Всё нормально. Я даже ещё буду переворачивать листы.
- Могу себе представить.
Обрадованный конферансье начинает много и бурно говорить благодарственно-примирительные слова, расстраивать его не хватает духу. Обречённо напоминаю, что пианинку надо бы приподнять.
- Конечно, это пара секунд, сейчас!
И начинается суета со сниманием синтезатора и возня у крепления. Стою рядом, смотрю по сторонам; идти мне, собственно, некуда. Копошение у подставки затягивается, но не придаю этому значения. Потом чувствую, всё затихло, смотрят на меня. Поворачиваюсь, точно: один лукаво, другой страдальчески, взъерошенная прядь упала на лоб.
- Что?!
- Послушайте…а, …а что, на такой высоте совсем нельзя играть?
- Что?!! Вы что, издеваетесь на до мной?! А на чём мне сидеть?! Нет, это невозможно! Это невозможно! А почему нельзя подставку поднять?!
- Тут заело, нужны плоскогубцы, оно не отворачивается.
Какая-то слоняющаяся женщина с виноградом заметила:
- А переверните подставку на попа! Будет выше.
- Гениально, спасибо, ура!
Переворачивают. Стою мрачно, как Станиславский, уже не верю ни во что. Получилось горкой: правая сторона выше, чем левая.
- И что это?! Как играть?!
- Это ерунда, это почти не видно! Попробуйте, пожалуйста, попробуйте!
Чтобы не выглядело, что я капризничаю, прошлась по беззвучным клавишам.
- Нет, это невозможно, когда буду играть в темпе, это будет мешать, это ж правая рука.
- Мы перевернём наоборот, под левую, - с надрывной готовностью предложил конферансье.
- Да какая разница?
- А давайте подложим ей что-нибудь под правые ножки стула, тогда правая рука будет на нужной высоте, - пошутил советник.
Конферансье с обожанием посмотрел на него.
Нет, всё, моё терпение лопнуло, я повертела головой в поисках директрисы и только собралась рвануть, конферансье цепко схватил меня за локоть:
- Я Вас очень прошу, очень прошу! Сыграйте, пожалуйста, я не смогу пережить, что подвёл столько народу! Все так ждали, девочки так готовились, это ужасно, это ужасно, и я один во всём виноват! Я готов сделать что угодно, ну давайте, я буду держать левую сторону синтезатора, чтобы было ровно?
Моя гневная решительность была сбита, я уставилась на него. Понятное дело, отказать ему рука не поднимается, но играть, когда один – ноты держит, другой пианинку на весу… это как-то за пределами, всё-таки не варьете. Они, почувствовав, что я сдаю оборону, стали говорить больше и разом, я перестала понимать.
- Нет, - начала я растерянно, - это невозможно, вы будете качаться и шевелиться, я буду путаться.
- Мы не будем даже дышать!
- Но представляете, как это будет смотреться со стороны?
- Я скажу очень проникновенную речь, очень, вот увидите, публика будет в полном восторге, это я обещаю! У нас нет выхода – девочки должны станцевать!
Совсем расстроившись, отошла от них подальше (вдруг ещё чего выкинут), пошла искать директрису. Она давала последние напутствия девочкам, они были уже одеты (точнее, конечно, раздеты, одним словом, готовы к выходу. Стоят, как всегда, хихикают, волнуются, мёрзнут). Стоим с ними, болтаем, ждём команды, и вдруг видим: бежит к нам конферансье. В таких случаях обычно говорят: лица на нём не было. Но у него было лицо – у него было страшное лицо! Я сжалась: господи, что ещё? Там больше НЕЧЕМУ случаться! Максимально вжалась в стену, чтобы дать ему без помех промчаться мимо, но случилось худшее: он бежал ко мне.
- Это катастрофа! Нет адаптера!!!
Я не знала, что такое адаптер, поэтому его отсутствие меня не огорчило:
- Ничего, не расстраивайтесь.
Он, сбиваясь, объяснил, что без него система вообще не работает. Никак. Я в душе вздохнула с облегчением и пошла искать директрису. По пути наткнулась на вездесущего советника, сказала что всё, нет адаптера.
- Послушайте, - ответил он, - Вы уже согласились играть без стольких этих штук, а сейчас опять уперлись! Сыграйте, а? Я так понял, что Вы можете играть и без всего этого.
Пришлось объяснять, что я уже согласилась играть и без адаптера тоже, но теперь проблемы у конферансье.
Началось нервное совещание. Варианты были – послать за адаптером и ждать или отменять выступление. Я предложила сгонять домой за дисками с балетной музыкой, по дороге я бы подобрала подходящий вариант. Либо можно взять музыку для урока, там и пересчитывать не надо. Но директриса, подумав, отказалась:
- Видишь ли, мы единственная компания в округе, которая работает только под живую музыку, и здесь все наши спонсоры, которых мы убеждаем, что это необходимо. Я специально готовила так, чтобы номер сегодня был такой, мне необходимо сегодня – под пианиста. Ты можешь ждать?
- Подожду, конечно.
Конферансье сказал короткую блестящую речь и публика прокричала в ответ:
- Конечно, подождём!
Началось ожидание.
Музыканты заиграли, кто танцевал, кто слонялся, конферансье периодически развлекал как мог.
Минут через двадцать он подошёл ко мне и поделился терзающей его тайной: он был не уверен, что адаптер дома (куда рванула жена). Он вообще не помнит, что он его видел.
Так…
- Тогда давайте, скорее скажем директрисе об этом, нужно же как-то подготовиться, если что?
- Нет! Ещё есть надежда, возможно, это я просто нервничаю.
Ничего себе! Теперь нервничать стали вместе.
Послонявшись ещё полчаса, подхожу:
- Какие новости, Вы звонили жене?
- Да! Она забыла свой мобильный здесь, вот он.
Подходит несчастная директриса:
- Сколько ещё ждать? Публика расходится, девочки мёрзнут.
Конферансье разразился стенаниями и извинениями. И тут мне приходит гениальная идея:
- А давайте попросим музыантов сыграть нам?! Они ж импровизаторы, они всё могут!
- А они согласятся?
- А куда им деваться? Это будет феерически! Все недостатки спишутся на экспромт, родители будут счастливы, публика в восторге, трогательность момента добавит остроты, а потом все только и будут об этом говорить!
Мы плотоядно посмотрели на музыкантов и стали брать их в кольцо.
Директриса нанесла первый удар: - Помогите, спасите, выручите, наша жизнь в ваших руках!
Они растерялись.
Директриса добила: девочки замерзают на цементном полу, публика ждёт, нужно сыграть, иначе отсюда никто не уйдёт.
- Но у нас нет опыта играния балета, - испуганно произнёс честный ударник.
- С завтрашнего дня можете вписать в своё резюме, что есть! - подхватываю я, - Это очень просто, я сейчас все объясню.
Директриса ободряюще мне кивает и отступает назад, но далеко конвоиры не отходят. На всякий случай. Хотя надо заметить, музыканты и не предпринимали попыток к бегству. Они оказались гораздо сговорчивее меня. И я скороговоркой начала курс молодого бойца:
- Играть нужно две вещи. Первая – медленная, сладкая, романтическая, четыре четверти.
- Напойте, - сосредоточенно сказал саксофонист, прижёвываясь к саксофону, - я попробую запомнить.
- Не надо, играйте своё, что привыкли, главное, чтобы было красиво, без напряга.
- Всё равно спойте, мы возьмём Ваш ритм.
Запела искомое па де де из Дон Кихота. Через пару тактов осенило – ритмический рисунок там один в один – “Love Me Tender” от Элвиса Пресли! Забавно.
Они оттолкнулись от этого и начали шепотком импровизировать. Выходило просто отлично.
- Главное, держите квадрат.
Саксофонист, не отрываясь от инсрумента, показал локтем на ударника:
- Пусть он держит.
Как он?! Я чуть было не ляпнула, что почему бы всем не подержать квадрат для верности?! Но промолчала: кто их знает, может, у них специфика такая? Ладно, буду сама считать.
- Долго так играть?
- Четыре квадрата, а потом повтор.
- Как повтор, - вздрогнули двое и перестали играть (я ж забыла, что они импровизаторы!).
- Не надо повтора! Играйте как хотите, я махну когда хватит.
- Хорошо.
- Отлично, а теперь вторая вещь: три четверти, в таком-то темпе, как бы подпрыгивая, с затактом и буйно.
Саксофонист недоверчиво поднял бровь, а ударник напротив, обрадовался:
- Так пойдёт?
И заиграл:
Раз: слабая доля,
Два: сильная доля,
Три: своей металической кисточкой как бы мазанул по поверхности.
Далее по кругу. Я растерялась:
- Нет, не так! Первая доля должна быть – сильной, а остальные – слабые.
- Что, всегда? – ужаснулся он.
- Всегда.
- Какой кошмар.
Они начинают тихонько примеряться, звучит забавно, интересно, но необъяснимо-нелогично, пытаюсь представить Гранд Жете, нет, не выпрыгивается. Прошу облегчить вторую долю или вовсе убрать. Плохо на меня посмотрели, но делают!
- Ну что, нормально?
- Отлично.
- Знаешь,- осенило вдруг гитариста, - а давай, ты будешь петь? Будет то, что надо.
Приехали!
- Нет! Я не буду петь! В балете не поют, у вас всё здорово! Я слов не знаю!- и, не дав им опомниться, сбежала говорить, что всё готово.
Девочек выстроили, публику посадили, разволновавшийся конферансье вышел на середину и только собрался говорить, как вдали зала появилась его жена, она махала руками и кричала: “– Я здесь, подождите!” Зал зааплодировал и захохотал. Большинство публики составляли родители и друзья, поэтому никто не сердился. Мужчины срочно стали готовить инструмент. Оказывается, мудрая женщина привезла ещё педаль и плоскогубцы! Работа закипела. Мы благодарили музыкантов за отзывчивость, я расстроилась – с ними бы было эффектнее.
Итак, все готово, девочки стоят, директриса держит радостную речь о школе, о девочках, о живых пианистах, её прерывают аплодисментами и воплями одобрения из зала. Я сижу за синтезатором, передо мной “пюпитр”. Волнуюсь. Вдруг бесшумно появляется саксофонист, наклоняется к моему уху, делая вид, что поправляет какие-то настройки, и тихо-тихо спрашивает:
- Почему он держит Вам ноты?
Я поднимаю глаза. Ну что сказать? Если бы передо мной был представитель любой другой профессии, то я конечно бы сказала, что не знаю вещь наизусть, а подставки нет. И любой человек посочувствовал бы мне. Даже, может быть, серьёзно кивнул бы в ответ. Но для музыканта это же сюр какой-то! А что делать? Тихо отвечаю:
- Подставки нет.
Тогда он с серьёзным лицом, не говоря ни слова, забирает мои листочки у и.о. пюпитра и уходит.
И опять же: кабы это был представитель любой другой профессии, я бы тут же вскинулась и побежала бы вслед: “ - Позвольте, гражданин, куда Вы понесли мои ноты?! Мне сейчас играть!” А тут даже не обернулась. Появилось ощущение - я тут не одна. Будут ноты, никуда не денутся.
Через полминуты он вернулся с оркестровым пюпитром и молча поставил перед синтезатором. Там даже подсветка была. Роскошно!
Когда все речи стихли, под бурные аплодисменты, я бы сказала – овации, девочки высыпали на сцену. Долгожданный момент настал!
Я не видела их выступления – инструмент был дикий, отдельные ноты выбухивались громче других, педаль срабатывала не всегда (но в основном). Я сконцентрировалась на игре, очень старалась. Ещё не стихнули аплодисменты после Адажио – дала вступление на Аллегро, и вот тут-то и начался кошмар: крайние девицы прыгали в метре от меня, гибкий пол ходил ходуном, и Ямаху начало подкачивать и подбрасывать! Утлая подставка не выдерживала. Инструмент подпрыгивал, рядом – никого! Дальше – больше: он начал подскальживать на меня, грозя свалиться на колени. Я шпарила и думала только об одном – чтобы успели дотанцевать до того, когда инструмент завалится. Когда стало совсем критично, я сдавленно запищала: “- Help!”, и саксофонист, подскочив одним прыжком, молниеносно перевернул страницу. Заметив, однако, что на другой стороне ничего нет, тут же вернул назад. (Всё-таки у импровизаторов мгновенная реакция, что ни говори). Впасть в кому от перевёрнутой страницы я не успела, потому что это и так уже был конец – финальные аккорды: пам, ям-пам!!!
И это последнее “пам”, как стрела, попавшая “в яблочко”, взорвала наэлектрилизованный зал, все звуки обрушились разом: мы с музыкантами захохотали в голос над перевёрнутыми страницами, над тем, что всё удачно закончилось; публика повскакивала с дикими криками и овациями. Если кто-то из девочек в будущем и станет мировой знаменитостью, такой успех будет ох как трудно повторить. Директриса обнималась с кем-то справа, кто-то слева обнимал их обоих сверху. Девочки, с горящими глазами откланялись, но не собирались уходить, абсолютно счастливые. Они смотрели в зал как в большой экран и разглядывали публику - публика и сцена поменялись ролями. Ликовали и хохотали все. Директриса, вырвавшись из объятий, рванула к микрофону и, смеясь, стала говорить какие-то благодарственные и радостные слова, но слышно её не было. И тут к микрофону прорвался конферансье и, не дожидаясь тишины, воскликнул, широко распахнув руки:
- Друзья!.. Вы не представляете, а как Я рад!
Зал грохнул и утопил его в аплодисментах.
