Б. Асафьев. "О себе"
Фрагменты воспоминаний




стр. 1 ... стр. 2 ... стр. 3 ... стр. 4 ... стр. 5 ... стр. 6 ... стр. 7 ... стр. 8



        <...> В 1909, зимой, началась моя общественно-музыкальная жизнь. Кончались учебные годы, но это не значит, что я кончил учиться. Учусь всегда. И послеуниверситетское время оказалось в этом отношении очень напряженным. <...>

        С осени и зимы 1909 года передо мною начинают мелькать люди, встречи, знакомства, события, многообразные факты, яркие художественные явления, книги, журналы, восходящие и нисходящие знаменитости, писатели, артисты, художники. Очень трудно было разбираться в этом калейдоскопе. Главное же, хотелось работать на своем пути и одновременно находить работу, чтобы жить. <...>

        Я решил набрать частной работы (уроки, аккомпаниаторство, оркестровки и всякого рода переложения) и разобраться в окружающей обстановке. Подождать, что будет, а пока усиленно заниматься. Жизнь сложилась в общем неплохо, силы и молодости с ее энергией, беспечностью и радостным сознанием, что живешь и работаешь, было достаточно. Скоро оказалось, что я поступил умно. Нижинский, не говоря мне и ничего не обещая, стал хлопотать за меня в балетных кругах Мариинского театра. Театр я теперь довольно хорошо знал, бывая на спектаклях опер, особенно в периоды вагнеровских циклов. Меня познакомили с очаровательным, даровитейшим человеком — Николаем Густавовичем Легатом, балетмейстером и артистом балета. В душе скептик, в быту эпикуреец, олицетворенная «богема». Чуть не каждый год-два он, серьезно каждый раз влюбляясь, налаживал семейную жизнь. Это иногда стоило ему брошенной квартиры и мебели. А человек был душевный, верный, постоянный. Чуткий артист и талантливый рисовальщик. Он познакомил меня с Дриго, выдающимся дирижером и композитором балета, очень солидным музыкантом в профессиональном смысле и европейски культурным артистом. Друг Александра Константиновича Глазунова, он очень любил русскую музыку, несмотря на весь свой типично итальянский патриотизм. Звали его Ричард Евгеньевич. В противоположность Легату сдержанный и дипломатичный, он, если к кому привыкал, раскрывался дружественно и ласково. Тонкая, меткая усмешка присуща была все же им обоим. Дриго образцово знал балетное искусство. Ритмист исключительный, дирижер с тонким оркестровым слухом, он был и композитор своеобразного ритмоинтонационного склада с исключительной чуткостью к танцу и пластике человеческого тела. Но он иронически относился к балету и всегда скорбел о том, что в свое время бросил дирижирование в спектаклях итальянской оперы. Он был убежден, что «балетные люди музыки не любят, и она им не нужна», что они только с виду почитают «Раймонду», а на самом деле кроме «Дон-Кихота» знать ничего не хотят. Иногда мне казалось, что Дриго ненавидит хореографическое искусство, так зло он его вышучивал. «Для них и моя музыка слишком серьезна», говаривал Дриго по поводу какой-либо просьбы о том или ином изменении темпа, о вставке, чудовищной фермате, непомерном rallentando и т. п. Чуткий товарищ по работе, всегда готовый пойти навстречу, радушный человек — Ричард Евгеньевич сам являлся образцом дисциплины и делу был предан, выполняя его в высшей степени добросовестно. Я радовался знакомству с ним и, вероятно, уже в сезоне 1909/10 года поступил бы в Мариинский театр, но вмешательство одного из моих товарищей по консерватории, попавшего туда дирижером и рекомендовавшего дирекции другого концертмейстера, отодвинуло мое поступление на год.

        Тогда Легат, воспользовавшись бенефисом кордебалета, предложил мне сочинить классический танец для Павловой и Нижинского. Я сочинил, оркестровал, показал Лядову. Легат и Дриго тоже одобрили. Танец назвали «Бабочка» и включили в программу дивертисмента. Так случилось, что первая моя пьеса, услышанная мною в оркестре, пусть коротенькая, прозвучала в Мариинском театре, в котором мне суждено было проработать 27 лет, с 1910 по 1937, в различных «должностях», пока воля всесильного дирижера меня не отодвинула за пределы родного театра без объяснения причин и несмотря на большой успех моего «Бахчисарайского фонтана». И никто там меня с тех пор не вспоминал. Упомянутый бенефис кордебалета состоялся в декабре 1909 года. Легат посоветовал мне искать балетный сюжет. Студент Николай Михайлович Леонтьев, брат одной из артисток балета, познакомившись со мной, предложил мне романтическую сказку «Белая лилия». Начали работать. Подошло лето 1910 года. Мы с женой опять уехали под Москву в Немчиновку. Там я, прислушиваясь к интонациям окружающей обаятельной природы, начал делать эскизы и, естественно, впал в пантеистическо-романтическое состояние. Мне чувствовалось, что вокруг все поет. Часами, помню, просиживал я у лесного пруда, пока вылезет из воды запримеченная лягушка, разместится на широком листе одного из водяных растений или высунет «физиономию» у какой-либо прибрежной «тиночной» коряги и заведет свои два смежных тона ля — соль тембром словно окарина. А птицы вокруг? Я их всегда любил. В это же лето они доставляли мне несказанное удовольствие обилием голосов и богатством «разноречия». Но любил я и тишину, сидя у оврага или у того же лесного озера. «И в тишине ведь музыка, — говорил мне Горький, — только надо уметь ее подслушать». Я научился наблюдать за мельчайшими проявлениями лесной, травяной и водяной жизни в тишине, не шевелясь, еле дыша. Какие же тут появлялись жуки, пауки, жабы, лягушки, бабочки. Совсем близко прилетали птицы. Не раз и зайчонок прибегал. Сновали белки. А ветер и его игры с поверхностью озера и листьями. Чего-чего я там ни подслушал, в милой Немчиновке сказочным летом 1910 года.

        Осенью в балетном репетиционном зале мне устроили своего рода «поверочное испытание» в присутствии малой комиссии. Надо было показать умение читать с листа, гибко приспособляться к условно-хореографическим темпам, а главное — играть с так называемых «балетных репетиторов», сразу делая фортепианное переложение. Слух мой таких «фокусов» не боялся, цифрованный бас я знал хорошо, поэтому я выдержал и это испытание. Но сами по себе эти «репетиторы» являлись диким музыкальным уродством: для двух скрипок делались переложения — выжимки из любой музыки и притом так, что если по данному диапазону нижний голос — «бас» второй скрипки должен был идти ниже соль баска, его без стеснения «переселяли» выше октавой, и аккомпанирующий голос перескакивал в регистр мелодии и т. п. и т. п. После проверки я отправился к директору театров В. А. Теляковскому. Принял он меня ласково, сказал, что буду зачислен и предложил идти прямо на репетицию. Балетмейстер Фокин репетировал свою «Шопениану», когда я застенчиво вошел в памятный мне с того дня репетиционный зал балетной труппы бывших императорских театров. Но тут я вступаю в «дело дальнейших дней». <...>




стр. 1 ... стр. 2 ... стр. 3 ... стр. 4 ... стр. 5 ... стр. 6 ... стр. 7 ... стр. 8






ГЛАВНАЯ

БИБЛИОТЕКА

В РАЗДЕЛ "КНИГИ"

    Rambler's Top100 Rambler's Top100 Союз образовательных сайтов
© BALLETMUSIC, 2008-2010