Мы наблюдаем в классическом танце элементы трех родов: элемент растительный, элемент животно-человеческий и элемент духовный. Рассмотрим все эти элементы по порядку. Растительный элемент и есть пластический элемент танца. Мы с одинаковым правом можем употреблять эти два слова, часто заменяя одно другим, хотя и с разными оттенками мысли. Когда мы хотим подчеркнуть органичность движения, его первооснову, мы говорим, что его характер растителен. Если же мы имеем в виду какие-нибудь вторичные признаки, производные из растительных, мы говорим, что оно пластично. Квалификация движения при этом поднимается, но линия происхождения остается все та же. Человек сеется, формируется, растет, вытягивается, потом пригибается к земле и — умирает. Это настоящая жизнь растения. В русском слове «растение» подчеркивается момент роста. Человек поднялся, вырос и стал деревцом. На французском и на немецком языке в термине подчеркивается момент сеяния и посадки. Но сеется и садится то, что призвано расти. Таким образом, в первой основе своей органичности человек растителен по природе. Черта эта выражена в разных степенях, количественно и качественно у разных человеческих особей. Женщина растительна по преимуществу. В известном смысле слова растительность это — ее лик. Нагнется ли она — растение, поднимется — растение, протянет руку или всплеснет руками — опять цветок, колеблемый зефиром, повернет голову в мягком полуобороте — опять что-то из душистого мира ботаники.

    Таковы же и движения плеч, корпуса, талии и ног. Повсюду извивы и изгибы из царства флоры. При ходьбе ноги женщины ласкают землю, обвевая ее своим специфическим очарованием. Все тело при этом играет и колышется в древесно-лиственной неге, как если бы чудодейственно тронулось с места усыпанное цветами деревцо. Особенно пластическое впечатление производит женская талия, и отсюда безмерная забота народов, вкусов и мод о ней. Она стройна, тонка, гибка, отзывчива и послушна. Всякий возьмет цветок за стебель и обнимет девушку не у высокой груди, а в талии: тут могучий инстинкт и эстетическое чувство исправляют друг друга и сливаются воедино. Какая-то невидимая водная стихия струится по организму женщины, и близко подойдя к ней, вы чувствуете всю свежесть брызг этого вековечного каскада. Когда вы попадаете в общество, где много женщин, особенно на балах, вы точно начинаете плавать в этой окружающей вас живой коллективной влаге. Где-то тут шумят невидимые фонтаны, льются реки, горные потоки и слабые полевые ручейки. Вот почему, решительно на всем свете, толпа так тянется к балету. С балетной сцены, где растительные тела прошли свою тончайшую формовку, очистку, огранку и шлифование, несется в зал неудержимыми флюидами родная стихия женственного очарования.

    При этом необходимо провести тонкую грань между девушкою и женщиной. Тут и там растительность выражается в различных формах. Девушка это существо, не разорванное внутри себя никаким конфликтом. В ней сомкнутость и целостность бутона. Внутри бушующая и мечущаяся гроза. Но на поверхности — лед, тот холодок неприкосновенности, который еще не развеян, не разбит бурной весной. Девушка ходит шагом, легко отличимым от шага женщины. Носится вперед сказочный цветочек. Женщина же проплывет лебедем. Девушка и повернется по-своему и вскочит и запрыгает по-своему, посмотрит в глаза и улыбнется опять-таки по-своему. Повсюду растение, вольное и первобытное, не обтрепанное ветрами, не общипанное птицами. Она в стеклянном хрустальном колпаке, который еще никем не разбит. Женщина же это пышная роза, посаженная в горшок. Роза свежа, благоуханна и щедра, но опытный взгляд различает уже на отдельных лепестках следы многочисленных ран и местных увяданий. Замечательная вещь: в балетном дуэте дамы с кавалером, в этой самой певучей части хореографического представления, вы никогда не смешаете, если только умеете смотреть на сцену, девушку с женщиной. Девушка иначе вынимает и простирает в воздухе свою ногу. Она вынимает в первый раз, каждый раз — в первый раз, не затанцованно, не перезрело, не рутинно, а свежо и непосредственно девственно. Какие тут бывают аттитюды и арабески! Непорочность в ожидании и та же непорочность в самом устремлении куда-то — все это резко отделяет бутон от розы. Невозможно смешать ни психологически, ни пластически женщину с девушкой, и чуткая древность наряду с Герами и Юнонами имела своих Артемид и Паллад. Главный город Греции охранялся Акрополем, на котором среди других многочисленных храмов господствовал храм Парфенон, храм Афины-Девственницы, и позади этого владычного храма стояло исполинское изваяние той же Афины, но уже в воинских доспехах, на сторожевом посту, с копьем в руке. Воинственная девственница на высоте Акрополя — в этом образе вся история Эллады.

    Растительность обозначает прикрепленность к месту. Ни на минуту корни не покидают земли. Но как только начинаются движения с переменой места на полу, мы вступаем во второй отдел пластики — в область животно-человеческую. Прыжки и скачки, круговороты в воздухе, стремительные пробеги по сцене, вся техника глиссадов и движений en tournant — все это относится к настоящему отделу классического танца. Растительность не пропадает ни на одну минуту, но привносится вторичный признак животной динамики, животной стремительности и инициативности. И весь вид танца меняется даже у женщины, как только она, покидая пленительные телодвижения растительного дуэта, устремляется по линиям сцены вверх и вниз. В этом растительном дуэте все подобие женщины, вся цветочность и благоуханность мадонны. Но как только мадонна сорвалась с места и куда-то унеслась, ей уже нужен огонь животно-человеческого пафоса. Сколько в женщине растительных красот, это мы узнаем в первой части балетного дуэта. В остальных же частях все того же дуэта, в вариации и заключительной коде, мы станем лицом к лицу с ее артистическим дарованием. Здесь она горит и пламенеет, носится где-то в разных направлениях, шумит и рвется вперед, в объявшем ее пожаре. Если артистка танцует с аккомпанементом кордебалета, перед нами развертывается величественная картина: лес и травы охвачены языками пламени, которое раньше, чем взвиться к небу, ползет по земле и по стволам, все выше и выше, замедленными, но верными и неукротимыми темпами.

    Остается еще сказать несколько слов о духовном элементе в классическом танце. Никакое движение не может быть названо специфически-духовным. Дух действует изнутри, пронизывая движение и выражаясь им. Орудием духа является апперцепция. Ничего нельзя сделать в классическом танце без апперцепции, и притом весь он, достигнув определенной высоты, становится духовным во всех своих частях. Растительный и животно-человеческий элементы как бы перековываются на этом огне. И тут опять бросается в глаза огромное различие между мужчиною и женщиною одинаково как на сцене, так и в быту. Духовная окраска женского танца какая-то колеблющаяся, расплывчато-неустойчивая, пассивно-сострадательная и минорная, тогда как окраска эта у мужчины прежде всего мажорна и активна. В мужском танце растительность дает себя чувствовать весьма слабо, отдаленными намеками, но зато духовный элемент выражен с величайшею рельефностью и весь проникнут самосознанием. Если лик женщины по существу растителен, то лик мужской по существу аполлиничен и духовен. Оттого-то мы и имеем два вида ликования, постоянно чередующиеся в классическом танце: женское и мужское — шелестящее, изгибисто-переливчатое, вакхически-томное, со смеющимися глазами, с одной стороны, и энергически-волевое, воинственно-агрессивное и завоевательное с другой стороны. Это два полюса балетного искусства на их высших ступенях.